– Получилось? – переспросил Аспирин с горьким сарказмом.
– Ты же слышал, – тихо ответила Алена.
Аспирина передернуло.
– Что это было?
– Его песня. Первые несколько тактов.
– А эта сумасшедшая баба…
– Она не сумасшедшая. Ее проняло.
– По-моему, там всех проняло, – помолчав, предположил Аспирин.
Алена покачала головой.
– Понимаешь. Эта песня, если ее правильно сыграть, она… как свет для слепого. И все слепые вдруг понимают, что никогда не видели света – и не увидят, и, самое страшное, никто в этом не виноват, а только они сами. Это для них гадко, отвратительно, они ненавидят это– чужое, вредное… Та женщина, она… Ей это, может, физически больно и неприятно – понимать, что могла бы, могла, но не захотела, или побоялась, или пороху не хватило… Понимаешь?
– Нет.
– Эта песня совершенная, – тихо сказала Алена. – Звучит в мире, где совершенства нет.
Тикали часы. Было довольно поздно; где-то в клубе нервничала и злилась Женечка, с которой Аспирин должен был сегодня встретиться. Звонила ему домой и на мобильный – а он отключил все телефоны, «абонент недоступен», вот так.
– За это она тебя огрела по башке? За совершенство?
– Она хотела, чтобы я заткнулась.
– Могла бы как-нибудь по другому…
– Не могла. Она сама сейчас не понимает, что на нее нашло. Мается.
– Ага. Пожалей ее.
– А что ее жалеть? Она уже завтра решит, что так и надо. Она очень устает на работе, аврал, нервы, экология, слабое здоровье, а тут эти, понаехали тут, нищие, голозадые, антисанитария, строят из себя…
Алена говорила на одном дыхании, легко улыбалась, но Аспирину вдруг стало страшно.
– Откуда ты знаешь? Откуда ты – все это – знаешь?!
Она улыбнулась шире. Ничего не ответила.
– Ты же слышал, – тихо ответила Алена.
Аспирина передернуло.
– Что это было?
– Его песня. Первые несколько тактов.
– А эта сумасшедшая баба…
– Она не сумасшедшая. Ее проняло.
– По-моему, там всех проняло, – помолчав, предположил Аспирин.
Алена покачала головой.
– Понимаешь. Эта песня, если ее правильно сыграть, она… как свет для слепого. И все слепые вдруг понимают, что никогда не видели света – и не увидят, и, самое страшное, никто в этом не виноват, а только они сами. Это для них гадко, отвратительно, они ненавидят это– чужое, вредное… Та женщина, она… Ей это, может, физически больно и неприятно – понимать, что могла бы, могла, но не захотела, или побоялась, или пороху не хватило… Понимаешь?
– Нет.
– Эта песня совершенная, – тихо сказала Алена. – Звучит в мире, где совершенства нет.
Тикали часы. Было довольно поздно; где-то в клубе нервничала и злилась Женечка, с которой Аспирин должен был сегодня встретиться. Звонила ему домой и на мобильный – а он отключил все телефоны, «абонент недоступен», вот так.
– За это она тебя огрела по башке? За совершенство?
– Она хотела, чтобы я заткнулась.
– Могла бы как-нибудь по другому…
– Не могла. Она сама сейчас не понимает, что на нее нашло. Мается.
– Ага. Пожалей ее.
– А что ее жалеть? Она уже завтра решит, что так и надо. Она очень устает на работе, аврал, нервы, экология, слабое здоровье, а тут эти, понаехали тут, нищие, голозадые, антисанитария, строят из себя…
Алена говорила на одном дыхании, легко улыбалась, но Аспирину вдруг стало страшно.
– Откуда ты знаешь? Откуда ты – все это – знаешь?!
Она улыбнулась шире. Ничего не ответила.