Вот только такие священники и должны быть в церкви:
"– Дядя Дима, — насупленно сказал он однажды, когда засиделись за своей многомерной и хитроумной игрой, — а можно по Петьке устроить службу? Ну, как это называется у вас, поминанье, что ли.
Отец Дмитрий смеяться не стал, но сказал строго:
– Он, конечно, петух был знаменитый, да посуди сам, как же это сделать? Панихиды служат только по людям, ибо сказано, что лишь человек имеет бессмертную душу и надобно молиться, чтобы она обрела царство небесное...
– Но можно ведь просто так, — пробормотал Филипп. — Не надо ему царства...
Про бессмертие человеческих душ он никогда не задумывался, но что касается Петьки... Ушел же Кригер от гибели при эксперименте в “Сфере”. Может, и сейчас... Ну, если не сам Петька, то, возможно, его тень где-нибудь летает в дальних пространствах. Иногда, во время своих путешествий по ступеням стеклянной лестницы, Филипп даже вздрагивал от ожидания: вот-вот шумно спланирует Петька из пустоты, заворкует радостно. Не случилось пока такого и, наверно, не случится. Но вдруг...
– Жалко вам, что ли, — уже с нехорошим щекотаньем в горле прошептал Филипп.
– Да не жалко, Филюшка, а не по обычаю это. Не по закону... Да и к чему тебе? Ты же самый что ни на есть неверующий!
– А я разве для себя? Я для него. Это... ну, как прощание. А то закопали — и будто не было... Ну, можно свечку зажечь?
– А почему же в церкви-то обязательно?
– А где? На улице? Задует же...
Филипп лег щекой на плюшевую скатерть и стал смотреть в черное окно. Ноябрь был, поздний вечер.
– Грехи наши... — сказал отец Дмитрий. — Пошли...
Они долго шагали по пустой и темной улице Лугового. Подморозило, летели в лицо невидимые редкие снежинки.
Отец Дмитрий отпер тяжелую дверь. Потом отодвинул вторую, стеклянную.
– Свет зажигать не будем, а то увидят с улицы...
Они остановились у стены. Желтоватое пятно от фонарика прошлось по портрету печальной такой, большеглазой тетеньки с мальчиком на руках. Как на образке, что носит Юр-Танка. Картина эта, украшенная чеканным металлом, висела в обрамлении белокаменной старинной резьбы. Круг света пошел по резьбе вниз — по сплетениям цветов и листьев. В полуметре от пола тянулся широкий карниз. Квадратная полуколонна с резьбой опиралась на него, и здесь, между каменных веток, завитков и соцветий, был вплетен в орнамент задорный, с растопыренными крыльями и раскрытым клювом петушок.
– Вот тут и поставь... Держи... — Отец Дмитрий протянул свечку. Тонкую, будто карандаш. Чиркнул зажигалкой.
Филипп осторожно зажег фитилек, потом капнул воском на карниз, прилепил свечку. Огонек трепетал и подмигивал, петушок будто шевелился. Он был не похож на Петьку... но все-таки чуть-чуть похож...
Филипп рукавом куртки вытер лицо, стал смотреть и молчать.
Свечка горела быстро, и когда убавилась до половины, отец Дмитрий сказал:
– Пойдем...
– А гасить не надо?
– Догорит и сама погаснет.
Они вышли на крыльцо. Стало еще холоднее, появились звезды.
– Ну, что? Проводить до дому? — спросил отец Дмитрий.
– Не... До свидания. Спасибо... — выдохнул Филипп. И с крыльца шагнул в межпространственный провал."